Четырнадцать дней для Вероники

Введение

Дождь то едва сыпал, то припускал сильнее, низкие лохматые тучи никак не желали уходить, словно задались целью смыть, растворить в холодных каплях одинокого юношу, устало прислонившегося к узловатому стволу раскидистого бука. Сердито нахохлившаяся в ветвях пичуга уже привыкла к этому странному, с точки зрения благоразумной, не любящей сырости птицы, человеку, уже перестала его бояться, напряжённо косить в его сторону круглым чёрным глазом. Да и чего, спрашивается, боятся, если юноша уже почти час стоит под деревом практически неподвижно, лишь время от времени переступая с ноги на ногу да оглядываясь по сторонам? Пичуга сердито встрепенулась, сбрасывая с пёрышек неприятно холодящие капли. Словно почувствовав её движение, юноша под деревом вскинул голову, замер, напряжённо всматриваясь в серую от дождя даль, даже сделал пару порывистых шагов вперёд, но потом понурился, опустил голову, не замечая, как холодные ручейки стекают за воротник модной куртки из драконьей кожи. Роскошный букет, словно впитавший в себя все яркие краски лета, до этого бережно, как младенец, прижимаемый к груди, склонился до земли, бархатистый лепесток сорвался с пунцовой розы и упал прямо в грязь. Юноша глубоко вздохнул, вынул из кармана массивные золотые часы, откинул крышку. Нет, он не ошибся, прошёл уже час. Целый час от назначенного времени встречи, а Вероника так и не пришла! Почему, может, что-то случилось?! А вдруг она поскользнулась на этой проклятой грязи, упала, ушиблась, а то и, оборони свет, сломала ногу?! Юноша выпрямился, сверкнул серыми со стальным отливом глазами, поудобнее перехватил букет и стремительным шагом двинулся прочь от дерева по едва заметной, разбухшей от дождя тропке.

"И чего мок, спрашивается?" - пичуга сердито взъерошила пёрышки, переступила с лапки на лапку, а потом сорвалась с ветки и полетела к давно примеченному кусту лесной малины, обедать.

Юноша, за которым наблюдала птичка, уверенной и твёрдой поступью по размокшей и скользкой от дождя тропинке добрался до неприметной деревушки, смущённо жмущейся к подножию крутого холма, на самой вершине которого надменно возвышался, пронзая низкие облака блестящим шпилем, бледно-серый замок. У жалкого плетня, который жители деревни гордо именовали оградой (название абсолютно необоснованное, поскольку через изрядно подгнившие жерди даже коза могла перепрыгнуть), юноша остановился, внимательно осмотрелся по сторонам, а затем, не утруждая себя пятью шагами в сторону до калитки, легко перемахнул через ограду. В деревушке было сумрачно и пустынно, лишь призывно светились окна харчевни да у колодца бдительно мокли две заядлые деревенские сплетницы, острого языка которых опасались даже обитатели замка. Толстую и рябую тётку звали Агнесса, а её тощую с длинным кривым носом подругу именовали Юджинией. Обе женщины при виде юноши встрепенулись, окинули его пристальными изучающими взглядами, нацепили на лица приторные до тошноты улыбочки и поклонились с самым раболепным видом. Агнесса на правах старшей и даже вхожей в замок (она помои с кухни выносила) сладеньким голосочком проворковала:

- День добрый, господин Тобиас. Гуляете?

Юноша досадливо поморщился, неловким мальчишеским жестом попытался спрятать букет за спину, тут же понял всю бессмысленность манёвра, смутился ещё больше и дерзко вскинул голову:

- Да, решил размяться.

- Часом не до Вероники ли путь держите? – медовым голосочком продолжала допрос Агнесса, локтем толкая в бок подругу.

- Сла-а-авная девушка, - с готовностью подхватила Юджиния и даже языком прищёлкнула, - приветливая, никому в помощи не отказывает.

- Особливо мужчинам, - хихикнула Агнесса.

- Тем, у которых кошель тяжёлый, - ввернула Юджиния, и женщины с готовностью захихикали, обмениваясь выразительным подмигиванием.

Тобиас помрачнел, сильнее стиснул букет, не замечает, как вонзаются в кожу шипы роз. Гнусные намёки на алчность и неверность Вероники он слышал давно, но кто, скажите на милость, поверит двум исходящим злобой сплетницам?!

- Глупости болтаете, - буркнул юноша и собрался было уходить, но ему в спину прилетела давно заготовленная, полная смертельного яда реплика от Агнессы.

- Хороши глупости, когда Вероника вчерась ввечеру с кавалером отбыла, а вернулась лишь ближе к полудню сегодняшнему. И вид у неё был такой, что даже Воське блаженному, увидь он её, сразу стало бы понятно, чем она с сим кавалером занималась.

Тобиасу показалось, словно в лицо ему выплеснули полное ведро ледяных помоев, даже дыхание перехватило, а перед глазами всё потемнело.

- Не смейте, слышите, не смейте ТАК говорить о Веронике! Она моя невеста, ваша будущая госпожа, и я требую, чтобы вы относились к ней с должным уважением!!!

Дамы испуганно притихли, даже как будто ростом меньше стали, пожалуй, впервые по-настоящему осознав, что этот красивый юноша с серыми со стальным отливом глазами и густыми русыми волосами, по последней моде отпущенными до плеч, не просто сын хозяйки замка на холме, а будущий господин этих земель. И более того, потомственный инквизитор, ссориться с которым, ох, как не стоит.

- Да мы чего, мы же так, что видели, о том и сказали, - испуганно заблеяла Юджиния, а Агнесса с готовностью подхватила:

- Вероника – чародейка знатная, любую хворь травами али наговорами прогнать может, вот её и приглашают на роды там али хворобу тяжкую.

- Видать, у господина давешнего жена тяжко рожала, вот Вероника с ней так долго и провозилась, - уже увереннее зачастила Юджиния.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Али на охоте кто-то поранился, помните, в позапрошлом году у вас на охоте господин Балдомир на кабана охотился, да тот его клыком и зацепил? Еле выходили бедолагу, если бы не Вероника, нипочём бы не спасли, - медоточиво пролепетала Агнесса.

Женщины бы ещё долго рассыпались в похвалах той, что до этого столь же упоённо поливали грязью, но Тобиас не собирался более терять время на этих сплетниц. Коротко кивнув Юджинии и Агнессе, юноша решительно двинулся в сторону маленького неприметного домишки, который был для него самым прекрасным и сладостным местом на земле. Пылкое воображение Тобиаса уже рисовало стройную фигурку на пороге дома, юноша представлял, как Вероника всплеснёт руками, как засияют её серо-зелёные глаза, как заиграют на щёчках ямочки. Губы юноши уже ощущали сладость поцелуя, руки тянулись обнять любимую, зарыться в тёмно-медную копну волос. Тобиас и сам не заметил, как с широкого шага перешёл на бег. Быстрее, ещё быстрее, вот уже и домик виден, окошки тёмные, но это ничего. Видимо, Вероника устала, задремала, потому и на свидание не пришла. Тобиас остановился на крыльце, выдохнул, выравнивая дыхание, и осторожно открыл дверь. В коридоре было сумрачно, сыро и как-то неуютно, словно дом был пуст, будто очаровательная обитательница покинула его безвозвратно. Тобиас усмехнулся, головой покачал, прогоняя кружащиеся, словно трупные мухи над падалью, мрачные мысли. Вероника не предаст, она любит его, они поженятся и будут счастливы, по-другому и быть не может.

- Вероника!

Звонкий голос эхом прокатился до дому, разорвал липкую и тревожную паутину тишины, разогнал по углам тёмные тени сомнений и тревог.

- Вероника, где ты?!

Ответа не было. Тобиас нахмурился, огляделся по сторонам, принюхался. Не источала тепло большая печь, занимавшая едва ли не половину кухни, не пахло съестным, под потолком на протянутой верёвке не сохли, источая дурманящий аромат, пучки трав. Может быть, Вероника так устала, что уснула, едва дойдя до кровати? Юноша стремительно направился в небольшую комнатку, с которой были связаны самые сокровенные, самые сладостные воспоминания. Ну, конечно же, его любимая просто устала, уснула, вот и не слышит его зова. В памяти Тобиаса вспыхнули разметавшие по подушке отливающие тёмной медью волосы, пышная девичья грудь, на которой яркими цветами проступали следы безудержной страсти. От воспоминаний жарко стало чреслам, Тобиас порывисто вздохнул, резко отдёрнул занавесь, закрывающую спальню, да так и замер, оцепенев. Небольшая спаленка, всегда казавшаяся юноше средоточием блаженства на земле, была пустой. Светло-серое покрывало на деревянной кровати лежало ровно, нежные девичьи руки давно не прикасались к нему, не взбивали подушку, снежно-белым конусом венчающую ложе.